Троицкий монастырь и боярин Тяпка
Начало
С детства я люблю церквушки. По сей день, а мне уже далеко за сорок, через окна поездов я вглядываюсь в силуэты русских церквей и провожаю их взглядом, пока они не уйдут из виду. Подростком я мог, глядя на храм, сказать, в каком веке он построен, к какой архитектурной школе принадлежит.
В середине 70-х гг. прошлого века я купил довольно увесистую книгу «Земля наша Липецкая» с фотографиями памятников истории и архитектуры Липецкой области. Меня поразила фотография стены в Лебедяни, всем своим видом демонстрирующая настоящий XVII век. Рядом была фотография церкви, алтарная апсида которой внушала еще большее уважение. При этом церквушку почему-то никак не обозначили. Так я узнал, что в Лебедяни есть некие объекты, невесть как сохранившиеся, которым, по меньшей мере, 300 лет. В те годы трудно было вырваться, психологически и буквально, за пределы Золотого кольца, если речь шла о русских архитектурных древностях. Тем более странно было узнать, что в южнорусском городе Лебедяни есть древность, достойная паломнического интереса.
Как говорится, прошли годы. Каково же мне было в начале 80-х воочию увидеть не только стену, но целый архитектурный комплекс XVII столетия. Узнал я и безымянную церквушку из увесистой книжки. Ею оказалась Ильинская церковь – объект, богато обрамленный легендами и замечательный архитектурно. Увиденное поразило, поразило самим фактом строительства каменных храмов в южной провинции XVII века. Состояние же храмов объяснило без лишних слов, почему авторы книги «Земля наша Липецкая» не сочли возможным включить в нее фотографии этих храмов. Речь идет о Лебедянском Троицком монастыре, каменные стены и храмы которого действительно источали старину. При этом оставим за скобками археологические достоинства монастыря, десятилетиями превращавшемся в подобие античных руин.
XVII век читался во всех трех монастырских храмах, замученных безвременьем, но как-то, худо – бедно, сохранившихся. Уже тогда, в начале 80-х, пришла мысль: а есть ли хотя бы еще один подобный комплекс на южнорусских просторах? У меня, пожалуй, и сегодня нет уверенного ответа на этот вопрос. Так вот и живу я с непроверенным убеждением: подобного монастырского комплекса в столь южных широтах больше нет! Со мной солидарен архитектор из Ельца Александр Новосельцев: «От Тулы и до Астрахани не встретить подобных крепостных сооружений. Во всей России таких ансамблей не так уж много, и размещаются они в основном севернее Оки».
Вот уже четверть века я профессиональный историк. Всё это время я не перестаю сопереживать Лебедянскому Троицкому монастырю, изучая его историю. Сейчас он потихоньку восстанавливается. Мне хотелось бы, чтобы со временем он обрел достойное место в пантеоне русских монастырей.
Исторический центр Лебедяни находится на Тяпкиной горе. В XIX веке в Лебедяни живо интересовались происхождением названия «Тяпкина гора». Нет, никто не сомневался, что гора так называется не потому, что ее часто окучивали тяпкой. Все точно знали, что Тяпка – это разбойник, живший на горе в XIV, XV, XVI и даже XVII столетиях (в зависимости от личных симпатий), а некоторые полагали, что он еще и отшельник – инок, совершающий свой духовный подвиг в пустынной келье, построенной им на той же горе. Тем самым наши предшественники намекали, что пустынь со временем превратится в Лебедянский Троицкий монастырь. До сих пор нет – нет, да и услышишь, что Ильинская церковь монастыря построена в XIV веке, а монастырские стены неизвестно какими судьбами в конце XVI века построил знаменитый архитектор Федор Конь.
Троицкий монастырь
В 1626 г. строитель монастыря Савватий и черный священник Иосиф просили в Разрядном приказе (военное министерство Московского государства в XVI – XVII вв.) иммунную грамоту и, между прочим, рассказали:
«Устроен, государи, вашим государьским призрением монастырь в Лебедянском уезде в лесу, и храм воздвигнут во имя Живоначальные Троицы да Пророка Ильи во 131-м году (1622/23 г.), и служба, государи, в церкви ежедневная, за вас, государей, Бога молим. А питаемся, государи, в тои пустынки Христовым имянем. А землицы, государи, пашенные под монастырем нет ничево, живем в лесу». Спустя год – другой, при совершении писцовых и межевых работ, лебедянский писец Григорий Федорович Киреевский написал: «Да в Лебедянском же уезде Троецкая пустыня монастырь на Яблоновой поляне подле Романцовского лесу. А на монастыре церковь древяна клетцки во имя Троицы Живоначальные, да предел Ильи Пророка».
Лаконичность рассказов оставляет романтикам простор для воображения. Впрочем, любителям родной старины всегда хватало просто визуального ряда, чтобы пробираться через толщи веков. Я же последую за буквально сказанным: в 1622/23 г. в Романцовском лесу на Яблоновой поляне «воздвигнут» деревянный Троицкий храм с приделом Пророка Ильи. «Жизнь в лесу» пустынников формализовалась изначально в Яблонову пустынь. Устроение храма «во имя Живоначальные Троицы» проводит грань между «пустынкой» и собственно Троицким монастырем.
Отдавая дань традиционной поэтизации лебедянских просторов с Лебяжьими озерами, речками Лебедянками и, наконец, самими лебедушками, на этих просторах гнездящимися, приведу пример высокого художественного звучания названий трех лесных полянок, некогда существовавших в когда-то бывшем Романцевском лесу. Это поляны Утренняя, Тесновая и Яблонова. На одной из полян возник Троицкий монастырь, восприявший приставку «Яблонова пустынь»: «Да в Лебедянском же уезде Троецкая пустыня монастырь на Яблоновой поляне подле Романцовского лесу». Лебедянская писцовая книга 1627 – 28 гг. указывает на принадлежность монастырю и других полянок: «Да к двум престолам к Троице Живоначальной и к Илье Пророку к монастырю в Романцовском лесу пустошь Утренняя поляна да Теснавая, а в тех полянах по мере дикого поля шесдесят чети в поле, а в дву потому ж».
Деревянный монастырь отвечает нашим представлениям о деревянном острожном строительстве на Юге государства. В монастыре «перед церковью» была построена деревянная «колокольница» («а в ней четыре колокола весом в восмь пуд – два больших да два зазвонных»). В монастырской «городьбе», являющейся деревянным «тыном стоячим», поставлены деревянные «Святые ворота» («на них деисус на празелени»). Наконец в монастыре было пять деревянных келий, в которых жили «братьи пять человек старцов, да два человека бельцов, да два дьячка, да понамарь».
Деревянный «стоячий тын» являлся предшественником каменной стены, с упоминания о которой я начал свой рассказ. Деревянные храм и колокольня предшествовали дошедшему до нашего времени каменному храмовому комплексу. На этом можно было бы и закрыть тему, утверждая, что Ильинская церковь монастыря не построена в XIV веке, а монастырские стены неизвестно какими судьбами в конце XVI века не строил знаменитый архитектор Федор Конь. Закрыть было бы можно, но подмывает уйти в разъяснения. Как не напомнить, что в 20-е гг. XVII века в Троицком монастыре вообще не было самостоятельной Ильинской церкви, а только деревянный Ильинский придел при Троицком храме.
Столь выразительный архитектурный ансамбль, коим является Лебедянский Троицкий монастырь, побуждал многие поколения наших предшественников, подвязавшихся на ниве изучения родной старины, к поиску столь же выразительных исторических иллюстраций. Не случайно вклад царя Михаила Федоровича и его матери иноки Марфы Ивановны в Лебедянский монастырь («А Служебник и Псалтырь и Шестодневец и Часовник и зазвонные колокола государя царя и великого князя Михаила Федоровича всеа Русии и великие государыни иноки Марфы Ивановны строенье») преподносились краеведами как безусловный интерес царской фамилии к обители. При этом краеведы не учитывали, что царские вклады в новые монастыри были традиционными, а потому беспристрастными.
Монастырь и патриарх
Вообще, тема тесных отношений между царствующей династией и монастырем чуть ли не ключевая в краевой историографии. Так, например, вклад в монастырь, сделанный инокиней Марфой Ивановной, рассматривался через призму особых связей между обителью и патриархом Филаретом Никитичем. Основой же крепкой привязки монастыря к патриарху Филарету являлось вырванное из исторического контекста знание о том, что монастырь патриарший. Если патриарший, значит Филаретов! Уже в XIX веке краевая историография базировалась на знании о принадлежности Лебедянского Троицкого монастыря патриаршему Дому. Это знание, однако, не получило своего развития, хотя для этого были все предпосылки.
О том, что Лебедянский Троицкий монастырь стал патриаршим сравнительно поздно, лишь в последней четверти XVII в., можно было догадаться по прочтении монографии известного историка XIX столетия М. Горчакова «О земельных владениях всероссийских митрополитов, патриархов и Св. Синода». В «Полном собрании постановлений и распоряжений по ведомству православного исповедания Российской империи» опубликован документ, из которого явствует, что «Лебедянский Троицкий монастырь Яблонова пустыня со всеми угодьи по прошению… святейшаго патриарха пожалована в патриаршь Дом во 188 году (1680 г.) вместо взятых к дворцовому селу Павловскому патриарших церковных в Звенигородском уезде пустошей…»
В Российском государственном архиве древних актов еще в 80-е гг. прошлого века мной была найдена копия Жалованной меновной грамоты (1680 г., марта 1) патриарху Иоакиму на Лебедянский Троицкий монастырь вместо патриарших «пустоши Козловой с пустошьми» Звенигородского уезда, взятых в Дворцовое ведомство. Каково же мне было узнать, что подлинник хранится в рукописном собрании Государственного исторического музея, и был опубликован всё в том же XIX веке.
Документ доказывает: история Лебедянского Троицкого монастыря в качестве патриаршего начинается 1 марта 1680 г. Правда, нужно добавить: выбор монастыря не был случаен. Ровно за четыре месяца, 1 ноября 1679 г., в Печатном приказе поставлена печать на жалованной грамоте патриарху. У нас нет текста самой грамоты, но из записной беспошлинной книги приказа явствует, что «…велено в Лебедянском уезде в Городцком стану пустошь дикое поле, что межевано лебедянцом детем боярским Артемью Дорошину с товарыщи, и сверх их дач останетца, и ту лишную землю отмерять и отмежевать ему, святейшему Иоакиму патриарху в вотчину». Таким образом, сначала в Лебедянском уезде появилась патриаршая вотчинная земля.
Приведенные мною историографические выкладки наводят на мысль, что уже с позапрошлого века тезис о принадлежности Лебедянского Троицкого монастыря патриарху Филарету мог быть раз и навсегда закрыт. Мог, но закрыт не был. Историография проблемы должным образом не изучалась. Место ученых надолго было занято любителями родной старины, вооруженных незатейливыми легендами.
Итак, в краевой историографии закрепилась ошибка: поскольку в Лебедянском уезде «исстари» была вотчина бояр Романовых, патриарх Филарет – из этой же семьи , а Лебедянский Троицкий монастырь – патриарший, то имя Филарета накрепко связали с монастырем. Каждая в отдельности из составляющих треугольника «лебедянские вотчинники Романовы – патриарх Филарет – патриарший монастырь» верны, а вот сам треугольник – продукт желаемый, но не действительный. Ситуация довольно забавная, если принять во внимание, что историографический опыт краеведов XIX века не строился изначально на каких-то легендарных стереотипах – в большинстве своем их просто не существовало, — а, скорее, наоборот, порождал их.
Только буквальное знание о патриархе Филарете и патриаршем монастыре в Лебедянском уезде могло сподобить романтически настроенные головы придти к формуле: Федор Никитич Романов постригся в Лебедянском Троицком монастыре. А дальше больше: опальный боярин жил в келье нижнего этажа Ильинской церкви Троицкого монастыря и только потом был отправлен в далекий Антониев Сийский монастырь. Не исключено, что подобная «легенда» могла выйти из стен самого Лебедянского монастыря, воспользовавшегося предложенной краеведами возможностью крепко связать себя с именем патриарха Филарета. Так в настоятельских покоях появился портрет Филарета, иконографически восходящий к портрету в Титулярнике 1672 г., и резное деревянное кресло, в котором сиживал патриарх. Мы испытали истинный восторг, когда узнали, что в те же времена в Антониев Сийском монастыре так же находился портрет, а в Архангельском музее – деревянное резное кресло Филарета.
Сама по себе история о создании «легенды» на базе сложившихся, но совершенно ложных представлений, не вызывала бы у нас надменную или снисходительную улыбку, если бы такого рода курьезы не закреплялись в сознании обывателя на многие и многие десятилетия. Я не удивлюсь, если и после этой статьи со мной все равно будут спорить о месте и роли патриарха Филарета в истории Лебедянского уезда, умершего, между тем, без малого за полвека до того времени как Троицкий монастырь стал домовым патриаршим. Если следовать исторической правде, то в настоятельских покоях монастыря должен был бы висеть портрет патриарха Иоакима.
Я не случайно вспомнил о «легенде», связанной с патриархом Филаретом. Дело в том, что интерес к его персоне возник на волне нарастающего интереса к истории Лебедянского края в целом. Только соотнеся знания о лебедянской вотчине Ивана Никитича Романова и патриаршем Троицком монастыре, краеведы могли предложить в качестве патрона этого монастыря патриарха Филарета. В это же время лебедянцы активно искали могилу «разбойника Тяпки», и здесь следовало бы провести параллель между мифотворчеством как вокруг имени патриарха Филарета, так и вокруг имени «Тяпка».
Ильинская церковь
В пользу безусловного интереса лебедянцев к истории родного края говорят их попытки объяснить необычность Ильинской церкви Троицкого монастыря. Вообще, так получилось, что именно Ильинская церковь стала самой знаменитой в обители. Необычность Ильинской церкви заключалась в наличии у церкви полноценного нижнего этажа, не являющегося подклетью или теплым храмом (здесь нет алтарной части). Краеведов не мог оставить в покое вопрос: каково же назначение этого этажа, так не похожего на просто хозяйственное помещение. Отсюда попытки связать нижнее помещение храма как с патриархом Филаретом, якобы сидевшем здесь некоторое время в добровольном заточении (начало XVII века), так и с «разбойником Тяпкой» в годину его покаянного отшельничества (XIV – XVII вв.).
К разгадке «тайны» Ильинской церкви были близки председатель Тамбовской ученой архивной комиссии А.Н. Нарцов и член комиссии А.И. Самоцветов, подготовившие в 1901 г. подробный отчет о своем осмотре храма. Они писали: «…в восточной и западной стенах нижнего этажа капитальные стены, как наружные, так и внутренние, между отделениями были когда то разобраны полукружиями, как бы для проезда, а позднее заложены кирпичами; следы этих арок прекрасно сохранились и снаружи и внутри».
Уже давно по прочтении этих слов я пришел в великое возбуждение. Как же не сообразили Нарцов и Самоцветов, что стены не были «разобраны полукружиями» (арками), а имели их изначально? Как же не поняли они, что арки эти существовали не «как бы для проезда», а именно для проезда и существовали?
Проверить мою догадку было легко: в «Экономических примечаниях» к планам дач Генерального межевания Лебедянского уезда (конец XVIII века) Ильинская церковь Троицкого монастыря названа «надвратной». После я уже специально искал источники, подтверждающие догадку, и всякий раз догадка подтверждалась: Ильинская церковь – надвратная. В XIX веке все вопросы, которые задали себе краеведы относительно этой церкви, были продиктованы, прежде всего, тем, что «надвратность» храма не была столь очевидной. Эта неочевидность вырастала из конца XVII столетия, когда Ильинская церковь из «храма над воротами» была преобразована в «храм около ворот».
Всё XVIII столетие Ильинская церковь не выполняла функции церкви в буквальном смысле «над воротами», поскольку своды проездной части храма были заложены при игумене Иосифе в конце XVII столетия. Однако, оставаясь при воротах, сделанных в монастырской ограде, Ильинская церковь по-прежнему называлась надвратной.
Нам трудно поверить, что в самом монастыре за менее чем век (с конца XVIII столетия) забыли о том, что Ильинская церковь – надвратная. Да только как же отказаться романтикам XIX века от такой удивительной возможности – посадить в «келью» нижнего этажа, а по сути, при воротах, патриарха Филарета и лебедянца Тяпку.
Тяпкина гора
Итак, патриарх Филарет на Лебедянской земле – персонаж почти случайный. А Тяпка? Может быть, и Тяпка – то же продукт чьих-то умозрений? А как же быть тогда с Тяпкиной горой? Уж гора-то точно названа не краеведами. Или от них всего можно ждать? П.Н. Черменский писал: «Прежде всего надо иметь в виду, что легенда о Тяпке позднего происхождения. Она возникла в начале XIX века, а записана лебедянцем Л.Н. Колаисовским в 70-х годах…» Петр Николаевич заключил, что «легенда Тяпкиной горы является географической легендой, созданной народом для объяснения непонятного названия «Тяпкина гора». Из слов Черменского можно понять, что в «легенде» всей-то правды – имя «Тяпка», и то при условии, что «Тяпка» это действительно имя (прозвище), а не орудие крестьянского труда. Вместе с тем, говоря о названии «Тяпкина гора» как «непонятном», историк рассуждал рационально: если есть «Тяпкина гора» — происхождение её названия нужно объяснить, если нет фактической базы для этого объяснения – эту базу нужно создать или выдумать. Создать, конечно, труднее. По сути говоря, созданием фактической (документальной) базы всерьез мы занимаемся только теперь.
При всем при этом, Черменский уже знал имя человека, в честь которого или в память о котором назвали гору. Можно, правда, сказать дипломатичнее: в 1954 г. у историка родились новые предпочтения, основанные на документальном исследовании. Таким образом, Черменский обнаружив реальный исторический персонаж, стоящий за названием «Тяпкина гора», отказал «народу» в потенции строить «легенду» на основе именно этого исторического персонажа. Можно сказать больше: если не следовать поговорке «мир слухом полнится», легко пренебречь динамикой развития этого «слуха». Получается так, что когда-то давно некий герой побудил современников своим «геройством» увековечить достойное имя, но как-то быстро свернулся, скукожился, деградировал до смерти самого «слуха». При таком подходе нельзя по определению искать что-то схожее между легендарным разбойником и реальным Тяпкой. Между тем, именно «схожее», будь оно есть, нам особенно интересно. Здесь самое время разделить мифотворчество, построенное на умозрениях краеведов (вспомним историю с патриархом Филаретом), и «легенды», стартовавшие во след реальных событий и имен.
Впрочем, нам не удастся вовсе уйти от причудливых переплетений исторических фактов, гипотез, достойных внимания, и «легенд», построенных на домыслах любителей родной старины. Сейчас даже трудно отдать предпочтение: то ли Троицкий монастырь возник в первой половине XIV века и поэтому Тяпка – персонаж этого столетия, то ли Тяпка жил во времена Ивана Калиты и поэтому основание Троицкой обители следует отнести к XIV веку. А как быть, если ни монастырь, ни Тяпка к столь отдаленным временам отношения не имели? Как выйти на побудительную силу, которая выстроила эту абракадабру?..
Сдается, все дело в мечтах, рожденных домашним чтением на ночь. Наши местные «герои» выступают на авансцену в привязке к событиям общеисторическим, взятым из книжек. Так, «некий Тяпкин при Иоанне Калите, посланный в Орду к хану Узбеку с богатыми поминками, соблазнился этими богатствами,.. скрылся вместе со своими спутниками… на берегу Дона, основал разбойничью общину на том месте, где… стоит Лебедянь, и не далеко от притона, на Яблоновой поляне, выстроил для монаха, жившего у него пленником, маленькую каменную двухэтажную церковь во имя пророка Ильи; внизу было жилое помещение для пустынника, а наверху, в самой церкви, совершалась божественная служба…»
В экспозиции Лебедянского краеведческого музея фото Ильинской церкви сопровождается датой: «1353 г.» Откуда? Почему? Разъяснение находим у Нарцова и Самоцветова: «Построение церкви предание относит» к этой дате «на том основании, что в монастырском синодике помянник архиереев начинается именем Афанасия, епископа Коломенского, с 1353 г.» Попробуем выстроить логику тех, кто замкнул строительство Ильинской церкви на означенном епископе: 1. Епископ упомянут в Синодике первым среди иерархов, — значит, монастырь возник при оном; 2. Древнейшей среди монастырских построек считается Ильинская церковь, — значит, она построена при епископе Афанасии; 3. Сам епископ упомянут под 1353 г., — значит, с этого времени можно вести счет обители в лице церкви Ильи Пророка.
Если предание строится на основе Синодика, что есть тогда «предание»? Разве не должно оно своими корнями произрастать из «народной памяти»? Наши авторы продемонстрировали яркий пример мифотворчества: включили неуклюжую попытку повязать временем епископа Афанасия и Лебедянь в союз новорожденных «легенд».
Разбойник Тяпка
Могилу разбойника Тяпки искали в XIX в. Искали, находили, затем искали вновь. На одной из могильных плит XVIII в. кто-то написал: «Тяпка». В начале XX века лебедянский историк П.Н. Черменский писал: «Название «Тяпкиной» горы возникло в XVII в. и, вероятно, взято от детей боярских Тяпкиных, из которых один значится в монастырском синодике под именем Калины Фроловича Тяпкина».
Патриаршие дети боярские Тяпкины известны с конца XVI в. Калина, Василий, Иван, Алексей, Михаил Тяпкины – приказчики, занимавшиеся хозяйством патриарших, в том числе лебедянской, домовых вотчин. Связь названных Тяпкиных с Лебедянью фрагментарна и не могла оставить глубокого следа в сознании лебедянцев.
Как нам теперь известно, Лебедянский Троицкий монастырь стал патриаршим «домовым» в 1680 г. П.Н. Черменский этого не знал. До конца жизни он находился в плену у «легенды», будто со времен патриарха Филарета (умер в 1633 г.) Троицкий монастырь – патриарший.
Таким образом, историк допускал, что приказчики Тяпкины по крайней мере с 20-х гг. XVII века могли участвовать в хозяйственном обустройстве монастыря. По раннему Черменскому получается, что у «Тяпкиной горы» было достаточно времени, чтобы «прикипеть» к патриаршим приказчикам. Много позже, в 1954 г., Петр Николаевич сделает себе подарок: посетив Центральный государственный архив древних актов и востребовав из хранилища всего пять документов, он нашел – таки свидетельство о подлинном «виновнике» названия «Тяпкина гора». Мы думаем, этого свидетельства вполне достало, чтобы понять: название могло возникнуть не ранее XVIII века, то есть после смерти героя, подарившего имя горе. Но об этом несколько позже.
А. Киреев — автор ранней среди достойных внимания статей о Лебедяни — начинает ее разделом «Предания о давности заселения края разбойниками». Название объясняет существовавшие тогда стереотипы: «давность» неизбежно выстраивается только посредством «преданий», а первопроходцами могут быть исключительно «разбойники». В пантеон «разбойников» кроме сугубо местных, доморощенных – Кунам, Руса , Тяпка – попал и Кудеяр, встретить «легенды» о котором можно на просторах Юга России от Восточной Украины до Волги.
Тяпка и Руса – сыновья Кунама. Отец «разбойничал на месте… Лебедяни». Киреев пишет, что «как бы в подтверждение этого предания гора при въезде в город… слывет под именем Тяпкиной…» После смерти Кунама сыновья «приняли монашеский образ» и поселились на месте Лебедянского Троицкого монастыря. Нарцов и Самоцветов назвали этот рассказ «вторым вариантом предания». «Третий вариант» гласит, что «воевода Лебедяни Тяпкин в первой половине XV в. построил для одного отшельника каменную церковь Ильи пророка на Яблоновой поляне». П.Н. Черменский уточнил, что «предание о воеводе Тяпкине» записал игумен Лебедянского Троицкого монастыря Сергий в 1849 г. и отметил, «что служебное положение Тяпкина вполне вероятно».
Итак, Черменский допускал существование реального «воеводы Тяпкина». Неуверенность историка объясняется просто: документ, назвавший Тяпку, не произвел желаемого информационного прорыва. Этот документ должен был стать провозвестником дальнейших поисков. Должен был, но не стал. П.Н. Черменский оставил эту тему нам.
Пришло время сказать о источнике, заставившем историка подойти вплотную к разрешению этой удивительной тайны. Петр Николаевич писал: «В центральном архиве древних актов… хранится документ, в котором рассказывается о продаже в 1698 году помещиком с. Закрутое (ныне Крутое) Лебедянскому монастырю водяной мельницы в с. Черпяни за 300 руб. Имя помещика – Иван Кузьмич Кузьмин по прозвищу Тяпка». На этом, к сожалению, познания Черменского о Тяпке закончились. Он не настаивал, что именно Иван Кузьмич Кузьмин явился катализатором зарождения легенды. В землевладельце не угадывался «могучий человечище», застолбивший за собой право на «народную память». Тяпка так и остался для историка просто лебедянским «помещиком», а «легенду Тяпкиной горы» он неизменно считал «географической, созданной народом для объяснения непонятного названия».
Когда-то я предложил лебедянцам совершить «путешествие – метаморфозу» от «разбойника Тяпки» к Тяпке реальному. Но оказалось, что «Тяпка» — священная корова», которую трогать нельзя. Нельзя развенчивать существующие стереотипы, когда они красиво обрамлены. В случае с Тяпкой «обрамлением» служит Ильинская церковь Троицкого монастыря, в которой «разбойник» якобы проходил свой покаянный обет задолго до появления на свет самой церкви.
Но вот пришло Знание того, что Ильинская церковь надвратная, а келья и хозяйственное помещение нижнего этажа образовалось только в 80-е гг. XVII в. Кто-то скажет: «Ну вот, была такая красивая сказка!» Тогда давайте определимся! Что нам нужно: «красивые сказки» или Правда?
Удивительная штука: мы часто поем гимны романтикам от краеведения XIX века, по существу не отдавая себе отчета в том, что именно они-то всё и напутали. Знает ли среднестатистический обыватель, что краеведение, обращенное к региональному средневековью, — до сих пор живет по законам стерео типизации некритических изысканий наших предшественников позапрошлого века.
Как часто «свежая» статья о Малой Родине оборачивается очередным перепевом «старых песен» о «разбойниках» или ярких исторических персонажах, «возлюбивших нашу глубинку» и от того в ней историографически прописавшихся. Что это, если не бесконечный «замкнутый круг», вмещающий имена и события, «привязанные на глазок», вымышленные или «взятые с неба».
Иван Кузьмич Кузьмин
Знаменитым Тяпкой был лебедянец сын боярский «худые породишки гулящего мужика и кабацкого откупщика сын» Иван Кузьмич Кузьмин.
«Отец… ево, Кузьма Савельев, жил на Лебедяни в посаде и во 1658/59 году умре , а он… после отца своего оставался з братьями большими, с Иваном, с Петром. И братья… его служили по Лебедяни… и померли в домех своих, а после… их детей никого не осталось».
В 1678/79 г. Иван Кузьмин «написан в городовую службу… А на службах… с 1678/79 году по 1695 год по нарядом он, Иван, на Самаре, в Новобогородицком…» По разборной книге 1680 г. Кузьмин – «на Лебедяни у стрельцов и казаков головою», а ранее 27 ноября 1682 г. «велено… ведать на Лебедяни стрельцов и казаков» воеводе Василию Аввакумовичу Волжинскому.
Отставка Кузьмина – правительственная мера по локализации стрелецкого восстания 1682 г. Лебедянский воевода жаловался в Разряд: «Иван в то шаткое время соблазн чинил в мире», чтобы его, воеводу, «лебедянцы всяких чинов люди в… государевых делах не слушали и не почитали…» «И он… головы моей ищет», — писал Волжинский. Следы противостояния теряются в 1684 г. 9 декабря 1683 г. Волжинский с Лебедяни «отставлен», а с августа 1683 по 1688/89 гг. «Иван… на Лебедяни у стрелцов и казаков головою беспеременно».
С 1681/82 г. Кузьмин – выборный дворянин с поместным окладом 300 чтв. и годовым денежным жалованьем 17 руб. По разбору 1686/87 г. «поместья за ним в Лебедянском уезде вопче с сыном Осипом 200 чети, да 5 дворов крестьянских». Осип служил по Московскому списку; в 1678/79 г. – написан «в житье», а с 1690/91 по 1693/94 гг. «на Лебедяни… у стрельцов и казаков головою…»
В 1690/91 гг. «ни для каких дел лебедянца Ивана Тяпку за ево, Ивановыми, к градцким и уездным всяких чинов людем нападками и разореньем посылать не велено… На нево, Ивана,.. во всяких обидах и в налогах и в разореньях и в завладеньях многих поместных земель и мелниц и варниц… отписки многие». Самовольные разъезды чуть было не кончились для Кузьмина отпиской на государей всего его имущества. В феврале 1696 г., после долгих розысков, Тяпку написали в полковую службу. Среди поручившихся за Тяпку – сын стряпчий Осип Иванович Кузьмин.
В 1698 г. соседство Кузьмина с патриаршими землями Лебедянского уезда дало о себе знать: за беглых крестьян из патриарших вотчин Владимирского уезда, долгое время живших у Ивана, пришлось расплачиваться поместьями и вотчинами – своими и сына. Собственно говоря, именно расплата за «московские долги» перевернула всю жизнь бывшего стрелецкого и казачьего головы. Уйти от «правежа» (физического наказания) и от тюрьмы можно было лишь отказавшись от всего нажитого: сумма долга была баснословной – полторы тысячи рублей. 15 октября 1698 г. Тяпка «бил челом» патриарху: «Служил я великим государем полковую службу з городами многие лета и ныне остарел и одряхлел, а женишка моя в старости ж, и обещались постричца… Вели, государь, меня постричь в Лебедянском уезде в Троицком монастыре в Яблоновой пустыни». В отказной книге от 10 января 1699 г. Иван Кузьмин назван иноком Ионой.
Жизнь старца не задалась: в канун 1-го марта 1700 г. в Разрядный приказ на него поступила челобитная от лица всего города. Лебедянцы припомнили монаху прошлые «обиды и налоги», указав, что и в прошлом на него были «челобитья многие». Челобитчики объяснили причину пострижения Ивана Тяпки: «Он, видя свое воровство и не дожидаясь по тому делу указу, как бы ему от того их челобитья отбыть, бил челом… чтоб ему постритца на Лебедяни в Троицком монастыре». «Война» с лебедянцами, безусловно, портила кровь Кузьмину, только постригся он по большей части из-за «московских своих долгов», а еще — чтобы сохранить в поле зрения потерянное добро. Лучшего способа поквитаться с монахом – а именно добиться его перевода в другой монастырь, «чтоб ево, старца Иону, ис того Лебедянского Троицкого монастыря выслать в иной монастырь» – придумать было трудно. Добиться перевода, чтобы не созерцать его праздность, чтобы не испытывать новых обид, но, главное, чтобы почувствовать, наконец, себя хозяевами там, где хозяином привык быть Тяпка. Челобитная на монаха переполнила чашу терпения военного ведомства. Согласно резолюции о переводе в другой монастырь, Тяпка был определен в подмосковную Николо-Угрешскую обитель. Не нужно говорить, что для Ивана Кузьмича, самого лебедянского лебедянца, такой поворот стал настоящей катастрофой. Он не мыслил себя вне Лебедяни, и вдруг — ссылка. Жизнь этого человека состояла из взлетов и падений, итог же его карьеры оставил глубокий след в сердцах современников. Отсюда и «Тяпкина гора», отсюда — легенды. На фоне однодворцев Иван Кузьмин выделялся властью и богатством. Тем и запомнился. Но ни что так не повлияло на сознание лебедянцев – как его взлеты и падения.
Иван Кузьмин, дав повод современникам беспрестанно о себе говорить, а последующим поколениям земляков – романтизировать свой образ, являет нам пример провинциального лидера. Вопрос лишь в том, мог ли столь незаурядный человек оставаться при этом достойным христианином? Допускало ли то время в принципе сочетание в одном человеке добрых человеческих качеств и властолюбия? Является ли властолюбие генетической особенностью человека или зарождается по мере того, как для него, властолюбия, возникают благоприятные условия? Может быть, необходимо то и другое? Может быть, у Ивана Кузьмина, не будь достаточно денег, никогда бы не развилась столь очевидная, если следовать букве источников, потребность во власти, в попрании человеческого достоинства своих соплеменников. Отсюда ужасная мысль: богатство, вскормившее властолюбие, разрушает христианскую душу, и для той эпохи не могло быть другого сценария.
Мы уже знаем, что на Тяпку было много челобитий, в том числе, «всем городом». У истоков «последнего» челобитья «всем городом», разумеется, были свои организаторы, то есть люди совершенно заинтересованные в изгнании монаха Ионы из Лебедяни. Но нет дыма без огня. Очевидно, степень неприязни лебедянцев к старцу была столь велика, что не отделяла иноческую жизнь монаха от многолетней «государевой службы». Уж очень свежи еще были в памяти и злоупотребления властью и многочисленные «кабалы» стрелецкого и казачьего головы выборного дворянина Ивана Кузьмича Тяпки. Стремление лебедянцев добиться во что бы то ни стало перевода старца Ионы в другой монастырь есть самая грандиозная задумка из мыслимых и немыслимых отомстить тирану.
В чем жизнеспособность этой истории, зацепившейся краем за последующие времена? В том ли, что уж больно запоминающейся личностью был Тяпка? В том ли, что реванш лебедянцев закрепил в сознании обывателя некое чувство выстраданной справедливости? А может быть всему причиной – причудливые зигзаги конкретной судьбы, насквозь состоящей из взлетов и падений, судьбы человека, не избежавшего, по разумению современников, «гнева Божия», но человека, «дышавшего полной грудью» всю свою «летящую галопом» жизнь. И вот вопрос: а сколь соблазнительна такая жизнь для «доброго христианина»? Живет ли если не в каждом, то во многих искушение хоть на миг «почувствовать себя в шкуре» Ивана Тяпки? Даже если цена такой «шкуры» — известна? Вспомним формулу: «история учит тому, что ничему не учит». Какими наивными и глупыми кажутся современные политики, подвязавшиеся, было, обустроить страну, но не избежавшие участи «наступить на грабли», имя которым властолюбие и корысть, настырно лежащие на нашей российской земле все обозримые прошлые века и так и долежавшие до дня сегодняшнего. Возьми – обойди! Ан, нет. Искушение «наступить» уж больно велико. Кто же думает в порыве властолюбивого возбуждения о том, что цена этого возбуждения всегда одна – получить «палкой по лбу».
В принципе, разговор о том, достоин ли Иван Тяпка реальной (а не мнимой) популярности и, пусть легендарного, но закрепления в народной памяти, продиктован лишь одним: стремлением понять – а могут ли корысть и властолюбие составить человеческую славу? Можно ли, например, говорить о Кудеяре Тишенкове , «Кудеяре – разбойнике», столь популярном в XIX веке (а у нас нет сомнений, что именно Кудеяр Тишенков стал основой для развития легенд о разбойнике Кудеяре, документально известных еще с XVII столетия ), как человеке в известном смысле выдающемся? Постановка вопроса видится крамольной: изменник на века останется изменником. Но отчего же тогда такая неистребимая память о нем? Вернее, о его легендарной проекции?
В народном представлении разбойник Кудеяр являлся «врагом человечества», «страшным злодеем», «злодеем, продавшим душу черту». В сравнении с прочими разбойниками Кудеяр крайне редко является защитником простого люда. За ним тянется шлейф неведомого проступка. Образ его отторгает добродетели, случайно воспринятые легендой. Но вдруг появилась тема кающегося грешника (Н. Некрасов «Кому на Руси жить хорошо» — «Вруг у разбойника лютого совесть Господь пробудил»; В. Одоевский «Необойденный дом»), и опять же вдруг, совершенно случайно, тема эта заиграла в лучах челобитной Кудеяра Тишенкова: «Царю государю великому князю Ивану Васильевичу всеа Русии бьет челом холоп твой государев виноватый Кудеярец. Покажи милость холопу своему виноватому, не отставь от веры христианские, вели грешному приитти на покаянье».
Мы не случайно обратились к теме «кающегося грешника» из разбойников. Наш Тяпка в легендарной проекции – тоже разбойник («разбойники» — традиционное легендарное клише). Но ведь и наш «разбойник» — в конце жизни «монах», человек «на покаянии». И это известно не только нам, исследователям, вышедшим на финальную часть жизни Ивана Тяпки – старца Ионы. Одна из составляющих легенды о разбойнике Тяпке являет нам образ «отшельника Тяпки», «обустроившего» Ильинскую церковь Лебедянского Троицкого монастыря, в которой он, якобы, и соблюдал свой покаянный обет.
И вот приходит мысль, что в сознании лебедянцев прочно отложился факт пострижения Ивана Тяпки как неизбежное свидетельство формулы покаяния за мирские грехи. Лебедянцев – почти не современников или просто не современников, лебедянцев, для которых Тяпка – не друг и не враг, а признанный символ своей, локальной, старины.
Гамаюнов А.И., историк-литератор